Взлет и падение дона Панчито
От порта Икитос до гостиницы добраться не так просто — такси не было, а городской транспорт, как мы это понимаем, вообще не существовал. Я зашел в полицейский участок и позвонил старому приятелю Лучо Яплаку. Человек он замечательный, уроженец этих мест, любит свои джунгли, закончил университет в Лиме и в то время работал начальником отдела по охране лесов всего департамента, фигура очень важная.
Вечер в его доме был особенно приятен после недели путешествия по реке. Заговорили об Икитосе.
Гордость города — набережная, с выложенным камнем тротуаром, красивыми фонарями, каменной оградой. Нечто подобное я видел в Гаване. Столь богато строили в очень больших городах Испании. Но такое богатство никого в Икитосе не удивляло. Город возник здесь, в джунглях, во время каучуковой лихорадки.
США и Европа остро нуждались в каучуке, который шел в шинную промышленность. Каучуковый бум немедленно перевернул всю провинциальную жизнь этого захолустья. В Икитос приехали американские и английские дельцы, одних только компаний в Икитосе было десятка два. За буржуа, а часто опережая их, в джунгли потянулись авантюристы, искатели быстрой наживы. Состояния появлялись и исчезали, как утренний туман. В Амазонию завозили негров; отряды вооруженных вербовщиков хватали индейцев и силой оружия, под страхом смерти заставляли их работать на сборе каучука. Здесь правил закон капиталистических джунглей, джунглей гораздо более жестоких и вероломных, чем ненамеренная жестокость девственного леса.
На поте и крови, на жизнях тысяч индейцев и негров росли гостиницы, дома, офисы компаний... Дома отделывали привезенными из Европы мрамором и кафельной плиткой. Бум кончился, когда авантюристы ухитрились сквозь все заслоны вывезти семена каучуковых деревьев из Южной Америки в Азию и когда эти семена превратились там, в Азии, в плантации.
Тут-то конкуренты южноамериканских каучуковых королей и вспомнили, что на плантациях в Южной Америке эксплуатируется рабский труд. Возник скандал, который в конце концов привел к прекращению промысла и упадку экономики всего этого района. Закрылись офисы, банки, рестораны и гостиницы, в город вернулась провинциальная тишина. И только дома напоминают о былом безумстве нуворишей. Среди них одно здание — туристская достопримечательность города — «Каса де фьерро» — «Дом из железа». Его представил на выставке в Париже Эйфель, а один из каучуковых королей Амазонии купил «Железный дом», приказал разобрать и собрать вновь здесь, в Икитосе.
— Вот на такие покупки, на дорогой коньяк, вино из Европы, на поездки в Париж, дикие кутежи уходили огромные деньги. А кончился каучуковый бум — и кончилось богатство. Ты же знаешь, у нас сейчас снова бум. Теперь нефтяной,— сказал Лучо, и я уловил грустные нотки в его голосе.
— Ты думаешь, история повторится? — спросил я.
— Не будем забегать далеко вперед. Сначала слетай на нефтяные разработки, посмотри, что там делается, а потом поговорим,— ответил он.
Гидросамолет отправлялся в джунгли рано утром. Пассажиров было немного, но, чтобы обернуться поскорей, договорились, что летчик высадит меня в Капироне, где недавно нашли нефть, я побуду там, сфотографирую все, что нужно, поговорю с рабочими, а летчик развезет людей и грузы и вернется за мной на обратном пути.
Мы добрались до Капироны без приключений. Гидросамолет подрулил к небольшому деревянному пирсу, я выпрыгнул на доски, летчик тут же развернул машину и улетел. Стало тихо. Я прошел по дороге метров двести и наконец увидел человека. Он шел мне навстречу, широко улыбаясь. Жилистый энергичный человечек в плетеной соломенной шляпе оказался администратором или, проще, сторожем при уже заглушенной скважине и кое-каком оставшемся здесь оборудовании. Он объяснил, что основное оборудование демонтировали и вместе с рабочими отправили на новую вышку. Звали администратора дон Панчито, что означает вторую степень уменьшения от Франсиско.
Прислушиваясь, не летит ли самолет, я — за стаканом наранхады, местного прохладительного напитка типа лимонада,— начал расспрашивать администратора-сторожа.
— Сколько лет ты работаешь в сельве, дон Панчито?
— Тридцать пять,— ответил он с гордостью. И, подумав немного, заговорил быстро, глотая окончания слов:
— Я ведь эту сельву отлично знаю. Возьму вот ружье, мачете, и через неделю ищи меня на другой стороне, на реке Корриентес. Начинал я еще с верховьев реки Тигре. Цивилизацию этим индейцам принес. Кто, думаешь, их там одел в рубашки да брюки? Я. И они меня как отца любили...
— Ну, народ-то они приветливый, добрый,— сказал я, как выяснилось, невпопад.
— Добрый? — переспросил дон Панчито.— Это сейчас. А раньше они какие были! Если им кто не нравится, соберутся ночью человек пять-шесть да убьют. Я эти их порядки прекратил.
— Как же ты справился?
— Приходилось палкой бить,— спокойно сказал он.— Ведь эти бестии раньше ни завтрака, ни ужина, ни «лончи» не признавали,— продолжал дон Панчито, коверкая английское слово «ленч» и подбирая аргументы.
— Рубашки и брюки ты им даром, что ли, давал?
— Зачем же даром? — усмехнулся он моей наивности.— Менял на шкурки, на каучуковое молоко, потом дерево стало в цене. А работать по-настоящему они не любят. Помню, трудно было их .заставить золото мыть.
— Так ты и золотоискателем был? — удивился я.
— Золото искать здесь не нужно, индейцы знают, где оно есть. Лишь бы повезло: иногда за месяц всего грамм намоешь, а иногда килограмм получается.
— Что, за золото хорошо платили?
— Вначале продавал его перекупщикам, но они много не дадут. Сам начал возить в город, получалось неплохо...
Дон Панчито с видимым удовольствием вспоминал минувшие дни.
— Куда же девалось твое богатство, дон Панчито? — поинтересовался я.
Он как-то сразу потускнел.
— Прогорел,— ответил он грустно.— Начал деньги в долг давать, людей выручал, а они меня подвели.
Как потерял свою фортуну дон Панчито, я расспрашивать не стал...
Впереди идут трочеро
И вдруг я услышал рокот мотора. Из-за вершин деревьев показался вертолет. Сомнений не было: это был наш Ми-8. Но еще большая радость была впереди. Когда вертолет приземлился, я узнал пилота. Это был Мануэль.
Чтобы читателю стало ясно, что означала для меня встреча с Мануэлем в этой глуши, расскажу, как мы познакомились.
В семидесятом году в Перу было мощное землетрясение. В горах, в департаменте Анкаш, погибло около пятидесяти тысяч человек. Раненых, больных было еще больше... Я прилетел в Перу на работу вместе с молодежным отрядом наших врачей и госпиталем. Госпиталю поручалось стационарное лечение больных. Его палатки расположились неподалеку от разрушенного до основания города Уарас. А отряд молодежи (среди членов его были высококвалифицированные врачи, со званиями и степенями) разделили на группы по три-пять человек и забрасывали в небольшие поселки в горах. Там они вели прием больных, делали в случае необходимости сложные операции, но, главное, поднимали у населения настроение, лечили, отправляли особо тяжелых больных в госпиталь. Через руки молодых врачей примерно за два месяца работы прошло около сорока тысяч человек... Группы врачей из деревни в деревню перебрасывались вертолетом. А командиром вертолета был Мануэль. Он переносил любые тяготы такого рода работы и обслуживал все точки один. Летал он на маленьком вертолетике американской постройки. Нашими вертолетами перуанцы тогда еще пользоваться не умели, и три подаренных Ми-8 оставили, как они говорили, для более важных дел...
Мануэль узнал меня. Мы похлопали друг друга по плечам, и я изложил ему суть моего положения. Он рассмеялся: «Рад помочь. Сейчас повезу тебя на Паваяку, посмотришь, как идут работы, а потом на нашу базу в джунглях. Оттуда можешь улететь в Икитос, а если нет — проживешь несколько дней без проблем...»
От Капироны до Паваяку мы летели минут десять.
От посадочной площадки мы поднялись на командный пункт. Отсюда, с вершины холма, было хорошо видно, какими усилиями дается нефть в джунглях: вырублено сто тысяч квадратных метров сельвы, трактора, бульдозеры, компрессоры доставляли сюда в разобранном виде вертолетами. Собирали в специально построенных мастерских, часть техники переносили через джунгли, через болота буквально на руках...
Но труднее всех, пожалуй, было тем, кто пришел сюда задолго до начала работ. Об этом мне рассказал начальник участка инженер Фернандо Рехифо.
Для того чтобы определить места залегания нефти, нужно было составить сейсмологическую карту. Для этого геологи наметили маршруты нескольких партий. Точно по заданному курсу партии расходились по джунглям. Они находились в сельве по нескольку недель.
...Впереди идут трочеро. Задача людей этой профессии — прокладывать трочу — тропу в джунглях. По пять-шесть часов в сутки, меняясь через каждые несколько сот метров, идут они, пригнувшись к самой земле. Передние рубят под корень кусты и тонкие деревья. Двое расширяют трочу, пилят толстые стволы, выкладывая из них мостки. Следом идут геологи, специалисты с грузом. Проложить трочу — это только полдела. Ее нужно все время поддерживать в рабочем состоянии. Влажность и муравьи превращают бревна в труху недели за две. Время не ждет. До наступления темноты нужно пробить два километра тропы, найти сухое место, сварить пищу и повесить гамаки.
В джунглях люди не ставят палаток. Жара не даст отдохнуть, вымотает силы. Если же пойдет дождь и станет холодно, можно спать, сидя в гамаке, сжавшись в комок, стараясь сохранить тепло. После трудового дня трочеро спят как убитые. Вероятность того, что на лагерь нападет дикий зверь, крайне мала: звери боятся шума, людей. Змея тоже не страшна, если не наступить на нее ногой, за исключением знаменитой «шушупи» — змеи-собаки. Эта тварь всегда нападает первой. Охотится она ночью и, как правило, извещает о своем приближении. «Собакой» ее назвали, наверное, за злобность; звук, который она издает, больше похож на кудахтанье, чем на лай. Если в лагере кто-то услышал кудахтанье шушупи, прислушиваются все, определяя по звуку, куда она держит путь. И если она идет на лагерь, люди снимаются и уходят. Сражаться с шушупи в темноте слишком опасно.
Когда группа выходила на заданную точку координат, в точно назначенное время производился взрыв. Сейсмографы принимали отраженные от различных слоев колебания звука, и таким образом по сейсмическим картам определялось место возможного залегания нефтяного пласта...
Отсюда, с командного пункта, было видно маленькое озерко нефти, натекшей из скважины, пока ставили заглушку. Казалось, ее блики можно было увидеть в глазах каждого рабочего и самого начальника участка—так взволнованы они все были.
Нефтяной бум обещал новую жизнь этим краям, всем и каждому, кто здесь трудился...
Амазонский алитет
Я нашел Мануэля у вертолета. Рабочие заканчивали погрузку каких-то деталей, которые мы должны были отвезти на базу «Петроперу», минутах в двадцати лета от этой скважины.
— Тебе придется пока жить с нами,— сказал Мануэль.— Самолета в Икитос сегодня не будет.
За три дня в лагере «Петроперу», расположившемся в небольшой деревушке Интуто, мне довелось попробовать хвост крокодила, черепашьи яйца, съесть кусочек удава и обезьяны. Здесь, как и во всей сельве, ели все, что можно было добыть...
— Эй, журналист из Москвы,— услышал я насмешливый голос Мануэля на следующее утро.— Все новости проспишь.
— А что, нефть нашли? — вскочил я.
— Сейчас нефть никто не ищет, мой дорогой, сегодня воскресенье. А вот проехаться с Джони на моторке тебе, я думаю, не мешает.
Я быстро собрался, прихватил бутерброд из столовой с какой-то белой твердоватой рыбой (оказалось, это и был кусок хвоста крокодила) и помчался к реке.
Джони, сухощавый, улыбчивый индеец, ждал меня в резиновой лодке с мотором. Я сел на нос, приготовил камеры, и мы двинулись. В течение двух минут все было спокойно, мы отошли от берега метров на двадцать, и тут все переменилось. Мотор завыл, лодка рванулась, резиновый нос вместе со мной задрался, и мы понеслись со страшной скоростью по реке. Минут через десять началось для меня новое испытание — «кебрады». Вода в этих заводях Амазонки, образующихся в периоды половодья, черная, гладкая как зеркало. В ней отражаются без искажения, сохраняя цвет, кусты и деревья. Отличить отражение от самой ветки я был не в состоянии. Несколько раз казалось, что мы на полной скорости просто влетаем в чащу, я пригибался, приготовившись к удару, а Джони, заметив это, еще поддавал газу и хохотал как ненормальный. Этот индеец был фанатиком скорости. Лодку, однако, он вел мастерски, уворачиваясь от кустов, низко нависавших ветвей деревьев и островков.
— Не спеши так, а то я не смогу ничего разглядеть и сфотографировать,— сказал я. Он сразу согласился, сбавил скорость. И вовремя: из-за поворота вышла длинная лодка-каноэ. На ее носу сидела молодая индеанка, за ней маленькая девочка, на задней скамейке сидел и греб, плавно работая веслом, индеец со строгим лицом. Между ним и женщинами лежала гора бананов.
— В лагерь повез продавать,— пояснил Джони.
Индеец, увидев, что я навожу фотоаппарат, приосанился, выпрямил спину и сказал что-то женщинам. Те тоже подтянулись, напряглись... Я подождал, пока они подготовятся, и сделал снимок.
Минут через десять мы уже были у дома этого индейца. Родня его оказалась малоприветливой, и я, не останавливаясь, прошел за Джони мимо.
— Почему у них такие мрачные лица? И почему они не поздоровались в ответ? — спросил я у своего спутника.
— А ты не понял? — поинтересовался он.
— Нет.
— Понимаешь, они не любят, когда их фотографируют, а они без рубашек.
— Они что, думают, будто фотоаппарат унесет часть их души? — спросил я, поскольку сталкивался с таким повернем среди индейцев в горах. Там некоторые старики считали, что если на бумаге появляется изображение человека, значит, его уносят с собой и с ним могут сделать что угодно.
— Нет,— возразил Джони.— Они не любят, когда их фотографируют без рубашек, потому что они цивилизованные люди, а их хотят представить как диких индейцев. Понимаешь?
Через несколько минут мы вышли на небольшую полянку. Справа стояла хижина — как везде в джунглях, крыша на столбиках. В метре от земли к столбикам прилажен помост из досок и тонких стволов деревьев, в двух метрах от пола начиналась двускатная крыша из пахи. На полу, свесив ноги, сидели индейцы: старик лет шестидесяти, старуха неопределенного возраста, сухая, с вытекшим глазом, молодая тридцатилетняя женщина и совсем юная, лет шестнадцати, индеанка в положении. Рядом с ними в пыли вместе с двумя собаками, индюком и поросятами возились малыши.
Я остановился, поздоровался со стариком, потом со всеми остальными. Они приветливо посмотрели на меня, а после того как я угостил их сигаретами (закурили все взрослые), разговор пошел совсем непринужденный.
Старик рассказал, что двое его детей ходят теперь в школу (одному мальчику — десять лет, девочке — двенадцать). Спросил на всякий случай, не знаю ли я какого-нибудь доктора, который вылечил бы припадки у его сына... Женщины сидели тихо, в разговор не встревали, а только добродушно улыбались. Когда я спросил их о мужьях и отцах их детей, они сказали, что мужья на лесозаготовках, но скоро будут здесь, что один из соседей уже вернулся.
Я попросил старика познакомить меня с этим дровосеком. Старик с радостью согласился (видно, ему самому хотелось навестить соседа, но не было особой причины), и мы все вместе, с женщинами и детьми, двинулись по тропинке.
О приближении к дому дровосека известила музыка. Настил пола был поднят довольно высоко над землей. Пришлось подниматься по лестнице — толстому бревну с засечками.
Хозяин, парень лет двадцати пяти, непринужденно, весело поздоровался со мной за руку. Показал ручную выдру, которая спокойно ходила по дому. Мне, правда, показалось, что выдру он показывал не столько мне, сколько девушкам-индеанкам, пришедшим к нему на звуки музыки. Девушки не заходили в дом, а толпились вокруг, смущенно хихикая. Видно, хозяин был завидным женихом. Я рассмотрел выдру и только теперь подумал: а откуда, собственно, здесь, в доме индейца, музыка? Ведь электричества в этой деревушке и быть не могло. Поискал глазами и увидел небольшой проигрыватель. Он работал от батареек. Хозяин, заметив, что я интересуюсь проигрывателем, великодушно разрешил мне его рассмотреть.
— Вот, это я заработал на лесозаготовках,— с гордостью сказал он.
— Купил? — спросил я.
— Зачем же покупать? Заработал,— сказал он.
— А что ты делал?
— Рубил лес.
— Долго рубил?
— Шесть месяцев.
— И получил этот проигрыватель?
— Да,— ответил он, не понимая, что меня так интересует.
— И это все, что тебе заплатили?
— Нет, конечно, не все,— ответил он,— вот, мне дали еще пластинку.
Я невольно вспомнил Алитета и все описанные в романах отношения между скупщиками пушнины и звероловами нашего Севера до революции. Передо мной был самый настоящий, наивный, работящий Алитет, только из джунглей Амазонки. За шесть месяцев он получил еду, одежду, этот проигрыватель на батарейках и одну пластинку. И был счастлив...
Через два дня я рассказал об этом в Икитосе Луч Яплаку. Тот рассмеялся.
— Хорошо, что хоть это дали, а могли вообще прогнать. Но если тебя интересует, как платят нашим индейцам на лесозаготовках, то готовься: завтра же полетим на реку Напо, к границе с Эквадором...
— А почему именно на Напо? — спросил я в надежде, что мы могли бы выбрать местечко и поближе. Летать по притокам Амазонки и кормить комаров мне поднадоело.
— Потому что я должен лететь с проверкой именно туда, а в другое место мы можем пойти только на катере. Это займет неделю. Зато на самолете мы за день обернемся. Понятно?
— Понятно,— сказал я.— А кто же нас туда повезет? Разве «Петроперу» снова даст самолет?
— Нас повезут отцы-миссионеры,— весело сказал Лучо.— Только — язык за зубами. Если будут спрашивать, кто ты, скажешь — мой помощник. И все.
...Мы приземлились. Вдали виднелись штабеля бревен, какие-то постройки. Лучо занялся своими делами: осматривал подготовленные для распилки деревья, выяснял у хозяина лесопилки перспективы производства, что-то записывал в блокнот. Оказалось, перспективы для работы неважные. Лес в округе повырубили, и теперь транспортировка бревен из глубинки обходится дорого. Нужно или переносить лесопилку на новое место, для чего необходимо выправить в Икитосе разрешение, или договариваться о сплаве леса через границу. Когда хозяин освободился, я попросил познакомить меня с рабочими. Тот не удивился просьбе и позвал всех, кто был в это время на лесопилке. Пришло человек шесть. Все поздоровались со мной и с Лучо за руку. Но не пожимали ее, а как-то очень осторожно, чтобы не причинить никакого беспокойства, проводили раскрытой ладонью по моей ладони. В этом жесте было, наверное, что-то от первобытного: показать, что в руке камня нет. Все рабочие и работницы лесопилки были местными индейцами...
— Долго мы провозились здесь,— сказал Лучо.— Нужно спешить.
Мы снова сели на воду, уже в другом месте, слезли в присланную с берега лодчонку. На ней дошли до плотов.
— Ты пойди поговори с индейцами, а я пока подпишу кое-какие бумаги,— сказал Лучо.
Я подошел к пожилому индейцу. Как мне показалось, он был занят меньше других — разбирал какую-то снасть.
— Простите, вы давно здесь работаете? — спросил я его.
— Давно, сеньор,— ответил он спокойно, хотя, думаю, ему нечасто доводилось разговаривать с незнакомыми людьми.
— Что вы делаете?
— Рублю лес, готовлю его к сплаву.
— Как оплачивается ваша работа? Что вы за нее получаете?
— Оплачивается хорошо, сеньор. За разные сорта по 8, 16 и по 20 солей за кубометр. Все зависит от сорта дерева, сеньор.
— А какое дерево здесь вы добываете?
Рабочий назвал несколько сортов дерева, но я ничего не понял. Он пользовался местными названиями. Я записал их. А показать Лучо смог только на следующий день в Икитосе. В самолете поговорить не удалось: мы везли заболевшего гепатитом индейца. Летчик взял его четвертым, мы летели почти в обнимку с этим больным.
— Лучо,— сказал я, когда наутро мы встретились в моем номере гостиницы для последнего разговора,— скажи, зачем ты возил меня на Напо? Кажется, я все это уже видел на Коррентес?
— Причин тому много. Во-первых, джунгли на Напо немного другие, если ты заметил. Там, где мы были, место повыше, воздух посуше, деревья пореже, меньше кустарника. Я хотел тебе показать, что джунгли бывают разные и жить в них можно. Во-вторых, ты видел и лесопилку и лесозаготовки. Лес — это наш постоянно действующий бум. Но, как ты смог убедиться, он мало что дает для развития района. Все уплывает из страны. Ты знаешь, сколько стоят те же сорта дерева, что у тебя записаны здесь, в Икитосе, сплавленные почти бесплатно по реке?
— Откуда же мне знать?! —сказал я.
— Эти сорта стоят опять же 8, 16, 20 солей, только не за кубометр, а за кубический дециметр! Считай разницу! Сколько же лет индейцам работать, чтобы здесь что-то изменилось?
— Ты говоришь мне все это, чтобы объяснить, что история с нефтью может повториться?
— Она может повториться в третий раз. Ты не забыл про каучуковый бум, который тоже ничего не дал? Но должен тебе сказать, я мечтаю о другом. Я хочу, чтобы вместе с нефтью в джунгли пришли школы и больницы, культура...
