...Давным-давно, еще до того, как отец небесный создал человека, когда сумрачную Землю освещали лишь одинокая Луна да звезды, когда озеро Титикака и болота простирались до краев Альтиплано, давным-давно мы, уру, жили здесь...
...Мы, уру, больше чем люди. Наша
кровь черна, мы не можем ни утонуть, ни захлебнуться в воде.
Нас не берет ни молния, ни зимний ночной холод. И влажный,
губительный для всего живого туман бессилен против нас.
...Мы, уру, водяной народ, первожители Земли, создатели
богов...
Сквозь века, из доколумбовых времен, дошли эти легенды.
Появляются в этой неписаной хронике злые чары природы, могучие люди и добрые боги, логика и противоречия, реальность и вымысел.
...Преследуемые
завоевателями, укрылись уру в большом каменном доме, но
вспыхнул в доме пожар, и многих унесло пламя и дым. Но скоро
те, кто остался в живых, умерли от болезней. Из всех уру
остались двое — самые сильные — мужчина и женщина. Двое на
всем белом свете. И пошел от них народ уру, поселившийся не
на земле, не на воде — на рукотворных островах, где ни враг,
ни огонь, ни болезни не могли одолеть их.
Легенды эти ясно вспыхнули в памяти, когда в прошлом году случилось мне оказаться в городе Пуно. Сюда я прилетел из Лимы — что-то поболее часа в воздухе до города Хульяка, потом на маршрутном такси — это заняло минут сорок — до города Пуно.
И вот он — берег Титикаки. Яркий
прозрачный простор, громоздятся кучевые облака... Хочется
расправить плечи, всей грудью вдохнуть этот воздух — чистый,
сухой, прохладный. Но вот воздуха-то, оказывается, и нет:
под ногами четырехкилометровая толща Альтиплано. Сумка с
аппаратурой кажется неподъемным сундуком, шаги колокольным
звоном отдаются в висках, подступает тошнота. Проклятая
горная болезнь — сороче! Я отправляюсь на пристань.
— Сеньор, хотите посмотреть уру? — Глаза мальчишки
выжидательно смотрят из-под надвинутой на лоб чульо —
индейской вязаной шапочки с ушами.
— Хочу.
— Меня зовут Хорхе, — представляется паренек, вцепляясь в
мой рукав.— Идем, отец отвезет тебя.
У причала возится в моторке отец
Хорхе, Армандо. Он в рубашке, свитере, отглаженных брюках, в
чульо и босиком, как и сын.
— Папа, сеньор едет с тобой на остров! — торжествующе
рапортует Хорхе и только теперь отпускает мой рукав.
Путь наш недолог. Вскоре почти неразличимую границу неба и воды обозначил призрачный гребешок камыша-тоторы. По мере приближения гребешок вырастал, густел, оборачиваясь то зарослями, то конусообразными шалашами. Армандо-лодочник направляет моторку левее, туда, где ярко сияет над тоторой алюминиевая крыша.
Это школа, которую, «желая содействовать прогрессу, пригнали сюда миссионеры-евангелисты», вопияла надпись во всю стену строения. «Прогресс» умещается в единственном классе, в одном учителе на учеников всех возрастов, включая и преклонный. Занятия ведутся нерегулярно, и они необязательны. Как и века назад, люди остаются неграмотными. И миссионерам, прямо сказать, до этого нет никакого дела. Все это выкладывает мне Армандо, проводя моторку по узкому коридорчику в зарослях.
Я ступил на сушу, и то, что казалось
надежным берегом, колыхнулось под ногами.
— Правее, правее, слева провалитесь,— предупредил Армандо.
Влево действительно некуда. Селение, вся жизнь крупнейшего из тростниковых островов Торанипата, куда доставил меня Армандо,— справа от нас.
«На нужды развития»,— гласил штамп на корешке квитанции, выданной индейцем, взимавшим плату за посещение Торанипаты. Следующую мзду следовало уплатить чумазым, оборванным и тощим ребятишкам. Они настойчиво совали связанные на скорую руку из кусочков тоторы «бальсы», подобия тростниковых лодок-плотов, коими столь славна Титикака. Армандо что-то сказал ватаге на языке аймара, и дети нехотя отстали.
Третий кордон был женский. Несколько индианок, усевшись в длинный ряд, не прекращая сучить шерстяные нити или быстро-быстро вязать, наперебой предлагали купить разложенные перед ними свитеры, накидки, покрывала. Стоило мне расчехлить аппарат, мастерицы наперебой потребовали плату вперед за позирование.
Поселок, где все дома были сложены из тоторы, начинался сразу за спинами мастериц. Я не заметил никакой системы в его планировке — будто каждый строил свой дом где пришлось. Кухни раскинулись вперемежку с курятниками и загонами для поросят. Тут же валялись на кусках фанеры разделанные рыбешки. И всюду — груды, вороха, снопы, связки сухой и сохнущей тоторы.
Заготовка ее — бесконечный, вечный труд островитян. Надо латать плавучий остров, менять быстро гниющие крыши, стены, полы, циновки, надо вязать недолговечные лодки-бальсы, паруса и снасти к ним. Этим были заняты все: мужчины перебирали и ремонтировали сети, сортировали пучки тоторы, стягивали их в сигарообразные связки, основу будущих бальс. Женщины в шляпах-котелках и «польерос» — каскаде юбок, надетых одна на другую, стирали, варили еду, сушили и потрошили рыбешку, кормили младенцев.
Нищета этих людей была обнажена, ее нельзя было прикрыть даже ненадолго — как глубокую хроническую язву, как неизлечимую рану. Люди не прятали нищету, и оттого она казалась еще более удручающей.
Пожилой индеец жестом предложил войти в хижину. В глубоком сыром сумраке шалаша стояло сплетенное из тоторы подобие алтаря. Когда я выбрался на свет, хозяин-священник протянул ящичек для мзды «за посещение храма».
Шаткий плот-бальса ждал у берега. Приятель Армандо пригласил меня обогнуть на нем остров. Когда суденышко, подталкиваемое шестом, снова ткнулось к причалу, оказалось, что на этот раз платить не придется. Армандо разъяснил, что потихоньку договорился с хозяином бальсы привозить ему туристов, тот катает их, за что получает часть денег, взимаемых Армандо в Пуно, за поездку на остров.
Оба довольны, но сделку хранят в тайне от других, потому что на Торанипате пока больше никто не додумался обходить сложившиеся правила, установленные двумя «компаниями», захватившими доставку туристов и торговлю сувенирами. Хозяин плота входит в одну из них, а Армандо — частник, который ухитряется дать подзаработать и приятелю сверх скудных кооперативных доходов.
Каковы же доходы? Они переглянулись
и в один голос ответили:
— О чем вы говорите! Доходы! Если бы хватало на жизнь, разве
мы пытались бы брать с туристов за каждый шаг на острове? За
каждый снимок? Кому приятно показывать свою бедность,
неустроенность, неграмотность?
Но туристы едут сюда в поисках уру.
И согласны платить за это... Другого-то заработка здесь нет.
С тяжелым сердцем шел я обратно мимо ряда женщин, сквозь
толпу озябших детей.
Погода испортилась, поднялся резкий ветер, и волны хлестали борта моторки. Плескало серой водой самое красивое, самое большое, самое высокое озеро Южной Америки...
Включив мотор, Армандо прервал мои
невеселые мысли:
— Знаете, а ведь уру здесь давно не живут. Вымерли лет сорок
назад.
— Как вымерли?!
— Они вымерли от сырости, холода, от болезни легких, от
недоедания. Подобно предкам, они долго цеплялись за острова,
но... Говорят, несколько человек уцелели на болотах озера
Поопо, в Боливии...
— Да кто же живет здесь? Вас-то что заставило здесь
поселиться?
— Непонятно? — грустно спросил Армандо.— Мы пришли с берега.
С бедных пустошей Альтиплано. Есть среди нас аймара, есть
кечуа. Не в этом дело...
Красивые и мрачные легенды уру звучали теперь как реквием. Этот народ ушел когда-то с «материка», как в фантастических романах с разрушенной, испепеленной планеты немногие уцелевшие устремляются на поиски иных миров. Для уру такой «планетой» стали их рукотворные острова.
«Миры» эти — а Торанипата самый крупный из камышовых островов,— увы, оказались столь же ненадежными, как почва, как сам образ жизни, сотворенный на островах из тоторы.
Кто такие были уру, на каком языке
они разговаривали, откуда пришли?
На языке аймара слово «уру» значит «рассвет», а на кечуа —
государственном языке инков — «сброд», «преступники». Предки
уру действительно уклонялись от выполнения законов империи.
Сами «камышовые люди» звали себя «котшоньи». Известно, что «шоньи»
на их языке значило «народ», а «кота» — «озеро» по-аймарски.
Есть специалисты, полагающие, что уру говорили на языке,
близком к аравакским, распространенным в далекой Амазонии.
Некоторые южноамериканские ученые склонны считать уру основателями андских цивилизаций; фольклор наделял их сверхъестественными жизненными силами. И в самом образе жизни «камышовых людей Титикаки», несомненно, заложена была незаурядная приспособляемость к трудным условиям среды. И все же им не нашлось места в современном мире, на необъятной земле.
...На Титикаке, как на всяком высокогорном озере, вид прекрасен в любую погоду. Но, как недосягаемый, манящий, ускользающий горизонт, уплыла от уру мечта о независимой надежной жизни на их колышущейся, руками сотворенной земле.
